Автор: Bagira06031995
[Бета: сама себе бета
Персонажи: Таня Гроттер, Глеб Бейбарсов, Ванька Валялкин, другие из Тибидохса
Рейтинг: G
Жанры: Драма, Размышления, Songfic
Размер: мини
Статус: завершен
Дисклеймер: все права на героев и вымышленную реальность принадлежат Д. Емцу. Песня – группе «Винтаж». Коммерческой выгоды не извлекаю
Предупреждения:
Это мой первый сонгфик и вообще первый фик по «Тане Гроттер». Он будет вполне каноничен, потому что моей целью не было придумывать на эту тему что-то новое, тем более что все «новое» уже было.
Действие происходит в рамках книги «Таня Гроттер и Болтливый Сфинкс». Будут лишь незначительные отступления от оригинального сюжета. Кардинально ничего я не поменяю, не переверну историю с ног на голову. Просто, я именно так вижу ту ситуацию и ту обстановку, о которой собираюсь писать…
3-я часть – POV Тани вперемежку с описаниями вечеринки (на случай, если кто не разберется)
Не распространять на других ресурсах без моего разрешения!
При прочтении рекомендую переходить по ссылкам:
http://www.bestgold.ru/products_pictures/175843big(0).jpg – пресловутый «оберег»
http://www.yapfiles.ru/static/play.swf?st=aMDA3NDUzNTAt65cb&allowscriptaccess=always – собственно, песня «Знак Водолея»
http://www.yapfiles.ru/static/play.swf?st=aMDA3NDU1NDQt5a89&allowscriptaccess=always (так звучала песня в ресторане)
Саммари:
…Все отдала, и ни о чем не жалею.
Все отдала, и ничего не осталось…
А рядом столько человек потерялось!
Я этим чувством уже век не болею,
Все отдала – и ни о чем не жалею!
И вопреки лечу всем «автопилотам» -
Живу назло гороскопам!
(Группа «Винтаж» - «Знак водолея»)
В этом фанфе не будет привычных романтических историй о любви Тани и Глеба. В нем – лишь описание крушения человеческих иллюзий…
***
Порожний товарняк, похожий в темноте на гигантскую черную гусеницу, лениво тащился по рельсам под лязгающий перестук собственных колес. Машинист тепловоза устало просвистел длинный предупредительный.
В окнах маленькой будки дежурной по станции* горел свет; желтоватые квадратные тени, перечеркнутые синими полосками рам, кривясь, падали на искрящийся в свете фонарей, ослепительно-белый снег. Невдалеке, возле путей маячила тяжеловесная фигура самой «станционной смотрительницы», которая, неуклюже перетаптываясь с ноги на ногу и выпуская при каждом выдохе густые клубы морозного пара изо рта, размахивала белым ручным фонарем.
Тепловоз повторно прогудел, и, издав жуткий металлический скрежет, свист и шипение, резко вдарил по тормозам. Тучная смотрительша, отключив фонарь, резво посеменила по обледенелым дощатым настилам через рельсы навстречу товарняку.
В это же время дверь станционной будки с легким скрипом приотворилась. На сверкающем голубоватом сугробе на миг появилась и тут же пропала длинная желтая полоска. От домика отделился, направившись в сторону путей, темный силуэт, принадлежавший, по всей видимости, женщине или молодой девушке.
Встав в кружок освещенного уличным фонарем участка заснеженной платформы, женщина глубоко вдохнула ядреный морозный воздух и огляделась вокруг. Она была высока, стройна, даже слегка худощава. А еще она была совсем юна, на вид не больше лет шестнадцати-семнадцати, этакая девочка-подросток.
Обтягивающие синие джинсы-«варенки», простые зимние сапоги на толстой подошве, кургузая балоньевая курточка, пожалуй, слишком легкая для такого жестокого мороза, потому с головы до талии девушка была обвязана толстенной темно-серой шалью из козьего пуха, такой же, какой и ее рукавички.
В ее облике не было бы ничего примечательного, если бы не одна деталь. За спиной девушки, словно огромный рюкзак, висело нечто темное и громоздкое, что, при ближайшем рассмотрении, больше всего напоминало… футляр от контрабаса.
Какое-то время девушка просто стояла, напряженно вглядываясь в пространство перед собой, туда, где возле гудящего и испускающего пары тепловоза, суетясь, досадливо переругивались машинист с помощником и дежурная по станции, споря, на тот ли путь привели товарняк.
Визгливый дискант смотрительши перекрывался хриплым, прокуренным баритоном машиниста и задорным тенором его помощника, поминающего скандальную бабу по отцу и по матери (в основном, по ней). В перерывах между спором и потоками нецензурной брани, машинист, нескладный коренастый мужик в ушанке и расстегнутом бушлате, порой заходился надсадным лающим кашлем, и с отвращением, зло сплевывал на снег.
- Ты чего-то график мне путаешь, ты, фраер недоделанный! – бушевала толстуха. – Самый умный, что-ль?! Отгоняй свой товарняк на пятый путь, знать ничего не желаю! Сдавай назад на пятьсот метров до стрелки, а потом опять воротаешься! Ишь, выискались мне тут, самоуправцы!
- Слышь, ты! Я тебе чего – мальчик что ли, взад-назад кататься! Иль у меня у самого мозгов нет? Какое распоряжение пришло, куды порожняк ставить, туды и ставлю! Ниче я не нарушил! У самой, поди, график с прошлого месяца не правленый лежит! Вытолкать тебя со станции к чертовой матери!
- Ах, ты ж скотина разэтакая! Будет тут еще распоряжаться, со станции меня иль не со станции! Видала я таких, как ты! Ни порядку от вас, ни спокою, иродов! Не поскандалишь с вами – добра не видать!
Девушка отрешенно наблюдала за этой безобразной сценой. Спорщики настолько увлеклись своей перепалкой, что, создавалось впечатление, будто бы они уже и забыли про сам предмет ссоры…
Потому что, когда, издав предупредительный свисток, к станции, слепя фарами и распространяя жуткий грохот, по пресловутому пятому пути стал приближаться пассажирский состав с электровозом во главе, смотрительша спешилась, и, охая и причитая, шустро поковыляла по настилу обратно на перрон, сопровождаемая обличительными возгласами мужиков с товарняка.
- Ох, ты ж батюшки, а светыньки! Не туды глянула, зарапортовалася совсем! Ой, баба из ума выжила, чуть аварию не сделала! Ой, ой, ой! – стонала тетка, зажигая фонарь.
Аварии не случилось, новый поезд благополучно прибыл на станцию, постоял две минуты и отчалил, стуча колесами.
Мужики с порожнего, к которым присоединились еще пятеро членов их «бригады», споро отцепив тепловоз от основного состава списанных грузовых вагонов, тоже укатили восвояси. Смотрительша, проводив их, утопала вместе с фонарем в свою будку, все продолжая охать. В окнах домика погас свет.
Девушка с контрабасом по-прежнему одиноко стояла на перроне. Сняв с озябшей ладони рукавичку, она вытащила из кармана куртки изящную металлическую цепочку, на которой висел маленький серебристый кулон, изображающий зодиакального Водолея.
Крепко сложенный коленопреклоненный юноша опрокидывал на воображаемую землю потоки воды из объемного кувшина, который он придерживал двумя руками на уровне головы.
Украшение красиво переливалось в свете уличных фонарей. Девушка медленно поднесла его к лицу и на короткое мгновение прикоснулась к кулону губами. В ту же секунду из ее глаз неожиданно брызнули слезы. Одна слезинка попала на фигурку.
Сжав Водолея в руке, девчонка торопливо и даже раздраженно вытерла щеки костяшками пальцев, стирая с лица мокрые дорожки. Хлюпнув носом, она постаралась улыбнуться, словно назло своим чувствам, но улыбка получилась жалкой и неубедительной. Оглянувшись на кирпичную будку, девушка тихо, с горькой усмешкой произнесла:
- Ну, вот и все, - и… зашвырнула кулон далеко в сугроб, а потом резко развернулась и решительным шагом направилась прочь, больше не оглядываясь назад.
Вскоре странная девушка пропала из поля зрения, и даже хруста снега под ее сапогами больше не было слышно. А сразу после, над маленькой одинокой станцией в прозрачное от мороза небо взлетело нечто, что издалека могло бы показаться тоненьким девичьим силуэтом верхом на огромной скрипке…
*в моем варианте это будет не переезд, а именно проходная станция. Почему? Да просто так захотелось…
***
Вечеринка в ресторане «Алмазный ключик» в центре Москвы была в самом разгаре. Бывшие выпускники Тибидохса лихо отплясывали под заводные хиты популярных столичных певцов, имена которых многие из дипломированных магов слышали впервые.
Шурасик и Ленка Свеколт, Семь-Пень-Дыр и Рита Шито-Крыто, Дуся Пупсикова и Верка Попугаева, и даже Лиза Зализина с Кузиком Тузиковым, и многие-многие другие…
Все смешалось в шумном зале, на импровизированном танцполе яблоку было негде упасть. Гробыня Склепова… то есть, с сегодняшнего вечера уже Гломова, в свернутой на бок фате, с бокалом шампанского в одной руке и верным супружником Гуней – в другой, пыталась изобразить нечто вроде заводного канкана, но, честно говоря, выходило у нее не очень… Отчасти от недостатка опыта в исполнении канканов, отчасти – стараниями ревнивого супруга, который, надо отдать ему должное, не мог позволить законной жене, задрав подол белого платья, выделывать коленца, пусть даже и, несомненно, очаровательными ножками.
«…Знак Водолея-ея-ея…»
- Добрый вечер, друзья! Я рада быть здесь сегодня и видеть вас всех счастливыми и жизнерадостными! – на сцену вышла знаменитая в столичных кругах солистка эпатажной группы «Винтаж» Анна Плетнева. – Я поздравляю вас с этим прекрасным событием, поздравляю с тем, что сегодня два любящих сердца нашли друг друга и соединились брачными узами! Поапплодируем счастливым молодоженам!
Слова певицы были встречены бурными овациями и диким ревом бывших тибидохских студентов.
- Друзья! Вы готовы петь вместе со мной?
И – снова овации… Тузиков подпрыгивал на месте от нетерпения, Рита Шито-Крыто в обнимку с Пупсиковой издали прямо-таки боевой клич, Верка Попугаева визжала в восторге, как резаная…
- Мне обещали, что все наладится,
Сердце сумеет с обидой справится.
Сердце никто не спросил, и меня тоже не спросили…
***
Я стояла на заснеженном перроне богом забытой станции и равнодушно наблюдала за перебранкой машиниста и дежурной.
- Увози порожняк, я тебе говорю! Мне щас тут на шестой путь пассажирский придет до Новосибирска, куды я его поставлю?
- Отвали, кошелка старая! – хрипел мужик в ушанке, брызжа слюной. – Сама в своих бумажках запуталась, так не вали с больной головы на здоровую!
- Ой, эт у тебя-то голова здоровая! Пропился весь, поди, да позакурился! Посмотрите на него, люди добрые! Ну, ничего! Щас приедет Новосибирский-то состав, да протаранит ваши гробы на колесиках, прости Господи, буж знать!
Н-да, разборка, похоже, затягивается. Скорей бы уж они договорились там между собой, что ли! Не взлетать же на контрабасе прямо под носом у лопухоидов! Хотя, они так увлечены ссорой, что вряд ли будут смотреть по сторонам… Но, нет. Не буду рисковать.
Я невольно усмехнулась своим мыслям. Смешно, Таня! Лопухоиды ей помешали… Смешно и глупо придумывать отговорки. Лучше признайся, что просто не можешь найти в себе силы улететь отсюда… Даже сейчас, когда последнему дураку понятно, что все кончено, ты не можешь принять решение сама. Даже после всего, что ты только что услышала от Глеба… А он ведь был на редкость честен с тобой. Искренен, как никогда. Можно сказать, чересчур.
«…Я говорю, как думаю. У меня нет времени шить для страшной правды красивые костюмчики…»
В какую еще грязь нужно окунуть тебя лицом, Таня Гроттер, чтобы ты, наконец, перестала находить ему оправдания? Чтобы ты перестала его жалеть?.. Что с тобой еще нужно сделать? Что?..
«…Глеб меня любит…»
Да, конечно, любит он тебя! Потому и согласился «подарить» твою душу Лигулу… Потому и заманил Ваньку на верную смерть. Интересно, что еще он для тебя припас бы, если бы ни его «бытовая травма»? Даже боязно предположить…
…В полутьме ресторанного зала громыхала электронная музыка, густой дымный воздух рассекали зеленые лазерные лучи, под потолком вращались глянцевые шары, сверкая и переливаясь своими гранями…
«…Все отдала, и ни о чем не жалею.
Все отдала, и ничего не осталось…
А рядом столько человек потерялось!..»
А ведь совсем недавно я верила, что не все еще потеряно, что все еще можно исправить. И летела я сюда, исподтишка подстегиваемая этой мыслью, хоть и боялась себе в этом признаться… Но, почему? Кто он мне такой, этот некромаг? Почему я думала о нем все это время, забывая о тех, кому действительно была дорога?
Я столько себя отдала ему, и сколько бы еще могла отдать! Может быть, у меня бы хватило сил, но насколько бы еще достало терпения все это выносить?.. Я ни о чем не жалею, однако есть ли смысл дарить свои чувства и заботу человеку, который никогда не оценит этого, которому всегда будет мало?
Зачем он вообще появился в моей жизни?.. Я была счастлива. У меня был Ваня. Любимый и бесконечно родной… Мы с ним через столько всего прошли вместе, что и подумать страшно! И ни в ком никогда за всю свою жизнь я не была настолько уверена, как в Валялкине… Что же заставило меня усомниться в своих чувствах к нему на этот раз?
« …В сердце моем - не моя влюбленность,
Чья-то чужая определенность…»
Ах, да, пресловутое проклятье некромага!
«…Чьи-то чужие слова – я забуду их на рассвете!..»
Полубезумный бред отвратительной темной ведьмы, которая изрекла, что, если я не достанусь Глебу, то он никогда не узнает любви. Каким образом слова чужой, совершенно незнакомой мне сумасшедшей старухи с легкостью пошатнули мою любовь к Ване и, фактически, отняли несколько лет моей жизни?.. Счастливой жизни, которая была бы у меня, если бы не некромаг, свято поверивший в истинность этих слов. Кто, кто вообще сказал ему, что это было истинное пророчество, а тем более, проклятье?
«Я тебя уже почти люблю!.. Что же ты наделал!» - кричала я тогда в слезах на драконбольном поле и, задыхаясь от горя, смотрела на то, как он уходил, и готова была рвать на себе волосы от отчаяния…
Как он мог заставить меня пройти через весь этот ад! Я и теперь ощущаю себя виноватой перед ним! Какой бы не была моя вина, я не заслуживаю этих мучений, я не должна была всего этого чувствовать… Я не должна была разрываться на части и думать, будто и вправду смогу быть с ним! Как же я позволяла себе так заблуждаться?
«…Мысли свои заплетаю в слезы.
Верю себе и не верю звездам!
Я все решила сама – я одна за себя в ответе!..»
Все это было ошибкой. Что, по сути, я чувствовала к Бейбарсову? Страсть, одержимость – все что угодно, только не любовь… Любовь не выжигает изнутри каленым железом, она дарит приятное тепло и согревает сердце.
Я прислушалась к себе. Теперь уже нет даже страсти… Я освободилась? Но, почему же тогда мне и сейчас так тяжело? У меня как-будто душу вынимают…
Перед глазами встало лицо Глеба. Серо-сизое, с впалыми веками, обострившимися скулами, болью в глазах… О, эти глаза с выражением побитой собаки!
К горлу подкатила удушливая волна, в носу защипало, по щеке скатилась горячая слеза. Я с досадой шмыгнула носом, вытирая лицо пушистой колючей варежкой. Ну, что за наказанье!
Издалека раздался грохот и скрежет металла, платформа задрожала, меня ослепил белый свет прожектора - к станции подъезжал пассажирский состав. Суетливая толстая тетка-смотрительша, стеная и охая, торопливо просеменила с путей на перрон. Уже через мгновение она вновь размахивала сигнальным фонарем. Снова – толчок, лязг, свист, шипение… Поезд остановился, оповестив нас о своем прибытии длинным гудком.
Я невольно вспомнила, как светло и мечтательно улыбался Глеб.
«… Кто-то куда-то едет, торопится, надеется…»
Вот и в этом поезде тоже люди. Сидят себе в вагончиках, пьют чай, разгадывают сканворды, и, убаюкав на полках своих детей, в приглушенном свете ночника вполголоса переговариваются с попутчиками. Уже завтра они проснутся в другом городе, далеко-далеко отсюда… А я стою на обледенелой платформе и смотрю на них. Мажу сопли на кулак и плачу. Дура…
«…Созвездия, справедливы ваши песни ли?
Вменяемы ли, разумны ли…
Зачем вас вообще придумали?..»
«Слушай-ка, а Топчислоников-то с тобой по гороскопу совместимее, чем Ванька! Стоит тебе подумать, подруга, на его счет! Звезды говорят: любовь-морковь до гроба вам обеспечена! Звезды врать не будут!» – как-то перед самым выпускным в припадке прорицательства нагадала мне Гробыня.
Склепова, для которой никогда не было авторитетов, в этот раз говорила непривычно серьезно и убежденно, склонив голову к плечу и испытующе глядя на меня поверх круглых очочков, которые она, дурачась, напялила на переносицу.
Да что они знают, эти звезды…
«Мы предназначены друг другу. Смирись, Таня…» - с лихорадочным блеском в глазах твердил Бейбарсов, стоя на крыше…
Нет, все совсем не так, Глеб…
- Я вас не слышу, друзья! Поём!
«Знак Водоле-ея…»
Ягун отрывался по полной программе, кружа Лоткову в сумасшедшем, безбашенном ритме. Гуня неловко топтался на месте около выплясывающей Гробыни. Жикин вытащил на танцпол стайку молоденьких официанток и теперь умудрялся «наяривать» со всеми сразу, как всегда, безбожно кокетничая с каждой. Девчонки визжали от восторга, стараясь очутиться как можно ближе к тибидохсскому «мачо». Да что там – отбросив все сомненья и препоны, под зажигательную музыку танцевали даже Ленка с Шурасиком, чем вызвали удивленно-одобрительный гул своих однокашников…
Медленно набирая скорость, поезд покинул проходную, унося прочь своих пассажиров… Мужики с порожняка тоже не теряли времени даром. Их внезапно стало семеро. Попыхивая папиросками и покрикивая друг на друга, они на удивление ловко расцепили древний тепловоз с составом, чуть погудев и покатавшись туда-сюда (пардон, совершив маневры!). А затем тоже умчались в лишь им одним известном направлении. Дежурная, проводив злополучный тепловоз, поковыляла в свою будку, отдуваясь по дороге и тихонько бранясь сама с собой. Она словно не замечала меня, но мне, почему-то, казалось, что исподтишка баба все же наблюдает за непрошеной гостьей. Мой визит ее озадачил. Кто такая, зачем приезжала? Непонятно…
Заскрипело запорошенное снегом крыльцо, хлопнула дверь, и все стихло. Окна домика погасли. Я осталась одна. Ну, вот и все. Причин торчать на перроне больше нет. Все разошлись, никто мне не мешает. Можно с чистой совестью улетать.
Это НУЖНО сделать сейчас, Таня! Ни завтра, ни послезавтра, а сию минуту! Иначе ты снова позволишь жалости перевесить любовь и опять принесешь себя в жертву тому, от кого так долго убегала… Уже ерзают в глубине подсознания пакостные мыслишки, нашептывают: «Оставайся… оставайся здесь…» Снова поднимает голову затихшее было чувство вины… Нет! Нужно разорвать этот порочный круг! Сейчас или никогда…
В кармане куртки что-то шевельнулось. Недоуменно нахмурившись, я стянула рукавицу и вынула… изящный серебристый кулон в виде Водолея на цепочке. Кулон был горячий, словно только что разрядившийся амулет. Что это?
Переливаясь в свете фонаря, объемная фигурка завораживала, пробуждая давние воспоминания…
…Мы с Бейбарсовым стоим друг напротив друга в тесной кладовке с закопченными стенами, где-то в глубине Тибидохса. Недалеко от нас, на полу лежит не то спящий, не то обморочный Ванька. Глебушкина работа… Тварь!
- Может, скажешь, чего ты хотел от меня?
Бейбарсов разжал руку. На его ладони лежал медный талисман. Жуткий африканский божок скалил треугольные зубы. Вокруг талисмана сгущалась плотная алая аура. Не слишком светлая вещица, и это еще мягко сказано…
– Возьми! – приказал Глеб.
– Зачем?
– Это я взял из жидкого зеркала. Полагаю, это единственная вещь, которая способна остановить Тантала, если он… – Бейбарсов замолчал.
– Если что?
– Неважно. Просто запомни: в случае необходимости верни этот талисман мне и постарайся, чтобы я его сразу не выбросил, – сказал Глеб, вкладывая талисман в мою руку…
Прежде чем я успела что-то произнести, Бейбарсов подошел ко мне почти вплотную и, нежно коснувшись ладонью моего лица, тихо попросил:
- И еще возьми это…
Из нагрудного кармана Глеб извлек цепочку с кулоном – маленький серебряный юноша, стоя на коленях, изливал на землю воду из большого кувшина, который держал над головой. От кулона исходило мягкое голубоватое свечение – чистая, светлая аура. Сильный предмет…
Украшение было таким красивым, что я невольно залюбовалась им.
- Это оберег, - пояснил Бейбарсов. – Он будет защищать тебя и меня. Нас… Вместе. Понимаешь?
Еще бы мне, магспирантке светлого отделения Тибидохса было не понять – такие вещи, как этот кулон, делаются «на любовь». Когда-то давным-давно получить такую подвеску в качестве подарка на обручение или свадьбу считалось большой честью. Фигурки людей и животных из серебра, окутанные мощной светлой магией, висели в доме молодоженов на почетном месте. Они передавались из поколения в поколение, пока сила, заключенная в них, не истрачивалась совсем. Я видела несколько подобных оберегов и даже держала в руках, но такой странной, непривычной формы еще не встречала…
- Почему Водолей? – не нашла ничего больше спросить я.
- Это – мой зодиакальный покровитель. Странно, я знаю… Как-то само в голову пришло. Не хотелось банальности.
- Где ты его взял?
- Заказал у одной знахарки из Барнаула.
- И она не удивилась, что с подобной просьбой к ней обратился некромаг?
- Нет, не удивилась. А чему было удивляться?- спросил Глеб.
- Ну, я, допустим, в недоумении… Мы с тобой, слава Богу, не собираемся заключать брак.
Бейбарсов пристально посмотрел мне в глаза.
- Все зависит от тебя.
- Глеб, перестань! – устало поморщилась я. В душе закипало раздражение. – Зачем ты мне его принес?
Бейбарсов помолчал.
- Сделай так, как я тебя прошу, - наконец, произнес он. – Надень его и понаблюдай, станет ли свечение со временем ярче.
- И что?
- Если станет, значит, меня ты все-таки любишь больше, чем его. – Глеб мотнул головой в сторону распростертого на полу Валялкина. – А если…
Глеб запнулся.
- Что?- поторопила я его. Любопытство, заняв законное место возмущения, заставило даже проглотить фразу «меня любишь больше, чем его».
- Ты знаешь, как уничтожить оберег, если он погаснет. И сделай это как можно скорее. Так будет лучше.
- Глеб, на что ты надеешься? – отрешенно спросила я.
Бейбарсов отвел глаза. Его зудильник в очередной раз издал предостерегающий звук.
– Маленькие вампирчики уже на Жилом Этаже… Ванька очнется через минуту. До встречи!
Он вновь коснулся моих губ большим пальцем и вышел. Я осталась одна в темной кладовке рядом с неподвижно лежащим Ванькой. Приоткрытая дверь ныла тонким жалобным голосом… В ладони лежал серебряный оберег.**
**Обработанный фрагмент из книги Д. Емца «Таня Гроттер и Проклятье некромага»
***
- Знак Водолея!
Все отдала, и ни о чем не жалею.
Все отдала, и ничего не осталось…
А рядом столько человек потерялось!
Я этим чувством уже век не болею,
Все отдала – и ни о чем не жалею!
И вопреки лечу всем «автопилотам» -
Живу назло гороскопам!
В полутемном зале одуряюще грохотала музыка. На сцене, под экстатические визги и вопли, в свете лазерных лучей извивалась Плетнева в окружении полуобнаженных танцоров. Возле сцены скакал Жорка с гаремом из тощеньких официанток, кружились Катя с Ягуном… Пипа, как неваляшка, вприпрыжку раскачивалась из стороны в сторону, разрезая отплясывающую толпу, словно атомный ледокол – айсберг. За ней едва поспевал вечно унылый Бульон, которому его дражайшая половина периодически наступала на тощие пятки всем своим монументальным весом. Ритка с Семь-Пень-Дыром, похоже, тоже нашли общий язык. Всю песню они протанцевали в уголке, отдельно от остальных, топчась друг с другом в обнимку. Похоже, окружающий гвалт и крик вовсе их не напрягал. Они существовали автономно, как, впрочем, и всегда.
Зализина, которую после семи бокалов шампанского понесло во все тяжкие, неожиданно сбросив шапочку и темные очки, забралась на сцену и, присоединившись к подтанцовке, принялась заигрывать с красавчиком-блондином атлетического телосложения (или брюнетом – в темноте не видно!), который был занят выделыванием таких невероятных па, что глядя на него, невольно хотелось спросить у кого-нибудь, кивая на подвижного паренька: «Как думаешь, позвоночник есть?»
Принявшая «для храбрости» Лизка была настойчива и непреклонна, как танк. Бедный мужик, очевидно, уже раз пятьсот покаялся, что согласился сегодня подработать и вышел на эту чертову сцену, когда чья-то сочувственная рука решительно стащила Зализину с подиума, на котором выступала группа, пока она, чего доброго, не устроила еще и стриптиз. И то верно! Зачем нам стриптиз в исполнении Бедной Лизон, когда его уже танцуют артисты! На «эротику» от пьяной Зализиной мы насмотримся как-нибудь и бесплатно, на следующей встрече выпускников, например, а вот на певцов пришлось раскошелиться…
Ванька сидел один за столом и задумчиво глядел на толпу веселящихся однокашников. Он, не привыкший к шумным вечеринкам, чувствовал себя здесь неуютно. Валялкин совершенно не умел танцевать, и уж тем более – на дискотеках! Умопомрачительные закидоны в исполнении товарищей приводили его в тихий ужас, напоминая о предсмертных конвульсиях шарахнутого током бешеного хомячка. Потому, на предложение подлетевшей к нему радостной, запыхавшейся Жанны Аббатиковой присоединиться к ним с Ленкой и Шурасиком, он ответил вежливым, но твердым отказом.
- Я лучше выйду, свежим воздухом подышу! – четко проговорил Ванька на ухо девушке, почти переходя на крик, чтобы быть услышанным сквозь весь этот шум.
- Ну, ак хоешь, Вань! – наклонившись к нему, так же громко прокричала Жанна, по обыкновению, проглатывая от волнения звуки.– А то си-ишь сов-ем о-ин! Жа-ал-о тея!
И нырнула обратно в толпу.
Валялкин только усмехнулся. Он встал из-за стола и пошел к выходу, протискиваясь между разгоряченными телами бывших однокурсников. Дойдя, наконец, до спасительной двери, Ванька распахнул ее, с облегчением вдыхая морозный воздух вперемежку с городским выхлопом. Да, не таежный край, конечно, но все же лучше, чем насквозь прокуренная затхлая атмосфера полуподвального помещения.
Он стоял на крыльце «Алмазного ключика» в одной расстегнутой шубейке поверх рубашки и думал, подняв голову к небу. Мысли, хаотично сталкиваясь и подпрыгивая, приходили и уходили, слова и фразы в голове прихотливо переплетались между собой, соединялись в тугие запутанные клубки и вновь разъединялись...
По тихому перекрестку мимо Ваньки изредка проезжали одинокие автомобили. На фонарных столбах и проводах празднично мерцала узорная новогодняя подсветка - москвичи уже готовились к долгожданному торжеству. Одна за другой погасали витрины небольших, но дорогущих бутиков. Продавцы тщательно запирали лавчонки и спешили домой, к своим семьям. На улице было морозно и безветренно.
От громкого шума и суеты вокруг у него разболелась голова, из-за назойливых спецэффектов рябило в глазах. Ваня прикрыл веки, ощущая, как они наливаются свинцовой тяжестью. Да, даже после тяжелого трудового дня в тайге, вдали от цивилизации, где ему приходилось таскать ведрами литров по двадцать воды каждый день и рубить вручную топором валежник на дрова, он не уставал так, как теперь! Будто выжатый лимон…
Живя затворником больше года, Валялкин привык к одиночеству и тишине. Потому, резкая смена обстановки с лесной на городскую далась ему тяжело. Там, в тайге, он мог сутками молчать, занимаясь выслеживанием раненого кабана или загнанного лося, расчисткой леса от старых, ненужных деревьев и кустарников, подгребанием перегноя под молодые кусточки... Да мало ли дел было у него! Всего и не перечислишь… А громогласность в работе лесничего лишь помеха.
Сейчас, вырванный из своей привычной среды, окруженный толпой приятелей, которые, после стольких месяцев разлуки, естественно, хотели поболтать о том, о сем, Ванька, отвечая на их жадные расспросы и участливые восклицания, порой вздрагивал от звука собственного голоса… Смешно, но ему долго было непривычно говорить как-то иначе, нежели шепотом.
Он шарахался в сторону, заслышав визг тормозов «лихачащих» автомобилей, раздражался бесконечным московским пробкам, путался в пешеходных переходах на сложных перекрестках…
- Поздравляю, дружище! Становишься «медведем-провинциалом»***! Прямо как у Пушкина… Вот до чего тайга доводит некогда цивилизованных субъектов гражданского общества! – шутливо резюмировал Ягун, подкалывая друга.
«Н-да, не городской я нынче житель…» - думал Ванька, прислонившись затылком к холодной каменной стене. Может, Ягун прав, и он действительно похоронил себя заживо вдали от людей, развлечений, карьеры и образования? Ведь, ему, Ваньке, всего восемнадцать лет! Его, как и всех парней в этом возрасте должны привлекать шумные пирушки и дискотеки, интересовать молодые симпатичные девушки… А он скрипит с лешаками в своей тайге, словно старый дед на печи. Да и толпа девчонок ему ни к чему… Никто из них все равно не заменит ему Таню.
А почему, собственно, он должен быть, как все? Если человеку большее удовольствие доставляет общение с природой, нежели стояние в километровых пробках взамен на горячую воду из-под крана, то почему он должен насиловать себя жизнью в мегаполисе? Зачем подгонять себя под какие-то общепринятые стандарты?
«Люди, ведь, не армия клонов… - думал Ванька. – Ну, будут все похожи друг на друга, как две капли воды. Будут одинаково выглядеть, одинаково говорить, иметь одни и те же вкусы и пристрастия, всегда одинаково поступать в аналогичных ситуациях… В чем тогда смысл рождения на свет нового человека? Зачем жить, зная свой путь до мелочей? В чем суть такой жизни? В чем ее интерес? И, самое главное, для чего миру одинаковые люди? Потому мы все отличаемся друг от друга… Каждый из нас по-своему уникален. Если ты родился – значит, ты кому-нибудь или для чего-нибудь нужен».
Вот и он, Ванька, получается, тоже нужен. Да, такой старомодный, несовременный, этакий восемнадцатилетний старик. «Вайлянок!» - кричал на него как-то давным-давно Пуппер в пылу очередной стычки. Ну и пусть «вайлянок»…
Металлическая дверь заведения неожиданно распахнулась, и из ресторана вывалился потный, раскрасневшийся Жикин со сбившейся набок гламурной челочкой. На плечи Жорика было накинуто щегольское каракулевое пальто.
- Ооо, Ванюша! – отчего-то преувеличенно бодро воскликнул тибидохский красавчик. - Салюуут славным трррруженикам ветеринарного трррууда!
- Привет, – спокойно отозвался Валялкин, снова прикрывая глаза.
- Как твои дела таежные? – нарочито небрежно поинтересовался Жорик.
- Замечательно. Спасибо, что спросил, - сдержано произнес Ванька.
- Да всегда «пжалуйста»! – хохотнул Жика. И тут же затянул, как всегда жеманно закатывая глазки. – Ой, ну прям еле отбился от этих официанток! Кокетничают, глазки строят, щебечут, квохчут. Прям как куры на насесте… Куда от них деться, не знаааю! Хотя, темненькая вродь ниче… да и рррыженькая тоже… да и вааапще…
Ванька, обреченно подумав, что докучливые разглагольствования Жикина, нашедшего себе «свежие уши» для историй о собственных амурных похождениях, будут продолжаться еще очень и очень долго, просто отключился. Валялкин, конечно, мог бы прервать однокашника, сказать, мол, извини, Жорик, но я очень хочу сейчас побыть один, без тебя и твоих разговоров о «рыженьких и темненьких» официантках, и не мог бы ты, пожалуйста, уйти. Но, во-первых, измученный сегодняшней круговертью, Валялкин не захотел тратить впустую энергию, так как он по опыту знал, что тираду Жикина можно прервать, только изо всей силы треснув его по кумполу и отправив в нокаут. А во-вторых, у Ваньки, когда он вышел на улицу, появилось такое легкое, умиротворенное настроение… И ему очень не хотелось терять это состояние, омрачая его мыслью, что он только что проявил неуважение к просто так решившему поболтать с ним знакомому, отогнав его от себя. Ну и что, что жикинские излияния пусты и не несут в себе ничего, кроме сплошного самолюбования, да и Жорик вскоре утешится, найдя себе другие «уши»… Просто, самому неприятно.
- …эээй! Ты, ваабще, тут иль нееет?
- А? – Валялкин только сейчас заметил, что Жора уже несколько секунд как-то странно таращится на него, очевидно, ожидая ответа на свою предыдущую реплику. Только вот, что это за реплика была, Ванька, хоть убей, не расслышал.
- Извини, Жор, я задумался… Что ты спросил?
- Уууу! Вот таак и дрверяй те сердчны таайны! – каким-то вдруг не своим голосом, запинаясь, воскликнул Жикин и энергично взмахнул руками. Настолько энергично, что неожиданно не устоял на месте и отлетел к стене. Приглядевшись к Жикину внимательней, Ваня вдруг заметил, что Жора-то изрядно подшафе…
Эти подозрения вскоре оправдались. Завалившись на стену, Жика осоловелыми глазами вперился в лицо Валялкина.
- Я грю, вы с Танюхой когда сааберетесь? – громче, чем нужно спросил Жорик.
- Куда соберемся? – осторожно поинтересовался Валялкин.
- Как – куда? В ЗАГС! – икнул Жикин. – Павидёшь Танюху в ЗАГС?
Ваня даже не знал, что на это ответить, потому промолчал.
«Хорошо поддатый» Жорочка расценил его молчание по-своему.
- Ааа…Шо, отказала те твоя краса? «…Голубыы у нее гла-аза… как но-очка темна-ая…» Иль у ней не голубы глаза? А, черт с ним, с глазами… Отказала, гвришь? Ну, оно понятно, конечно… Че с тебя взять? От, без обид, Ванька, но ты как был маечником, так им и остался! – Жика махнул на своего собеседника рукой, словно показывая, что, мол, гиблое дело с ним, Валялкиным, связываться…
- Я и грю, что у ней-то и получше тя найдутся… эти…как их, ё… прендент…пиритенд… Тьфуй! Женихи, кароче… Вон этот, Пуппер-Шмуппер, к прмеру… На бабках сидит, падла! Ну, иль на худой конец, Бей… Бейбр… Бейбарсов. Роковооой некромаааг, твою мать! – зло выплюнул Жикин.
Трясущимися руками Жора достал из кармана пачку сигарет и, попутно выронив несколько цигарок в снег, непослушными пальцами выудил, наконец, одну, и долго прикуривал ее от зажигалки.
Ванька молча наблюдал за Жикиным и не узнавал его. Что говорить, Валялкин и раньше был не очень лестного мнения о тибидохском «мачо», но теперь, когда он впервые увидел Жорку пьяным, падать в Ванькиных глазах тому стало уже некуда...
Алкоголь снял с личины записного сердцееда, словно шелуху с луковой головки, все наносное, «жикинское»… Его манерничание, растягивание слов, фирменное «хю-хю!» (помнится, так раздражавшее всех старшеклассниц Тибидохса), неуместные французские фразочки с дрянным произношением… Все исчезло, как не бывало.
Вместо самоуверенного молодого красавчика с пошловатыми усиками, покорителя дамских сердец, перед Ванькой, привалившись задом к стене, стоял отвратительный пьяный мужик… Когда только Жикин успел так набраться? Ах, да, сразу после того, как из ресторана, вручив подарки и озвучив поздравления молодым, отбыли преподаватели… И пошла потеха! Дикие танцы, Зализина возле шеста, и – Жорочка, заключивший пари с Гломовым, что может выпить сколько угодно водки-текилы-коньяка-рома и т.д. и т.п. и при этом не опьянеть… И, действительно, выпив не меньше ведра горячительного, он еще долго отплясывал на дискотеке и даже не шатался.
Видимо, лошадиная доза этанола «догнала» любителя винно-водочных изделий уже здесь, на крыльце…
- Будишь? – мотнул пьяной башкой «сердцеед», протягивая Ваньке «Петра I».
- Я не курю, - холодно ответил тот.
- Хозяин-баарин, - протянул Жора, пряча пачку обратно в карман.
Выпустив изо рта кольцо дыма, он, между тем, продолжал разводить антимонию.
- От че в тебе есть ваще такого, шо бы Таньку к тебе првлекло? Ни кожи, ни рожи, ни кола ни дворрра! Живеешь в избее, в тайгее, со своими зврушками, паааришься там в год по полгода и фсеее! Какая, блин, у нее к те такая любоовь, сам посуди!
Настроение было безнадежно испорчено. Валялкин, решив, что на сегодня пьяных проповедей с него достаточно, направился, было, к двери, но у самого входа неожиданно был схвачен за воротник тулупа цепкой Жоркиной рукой.
- Э, кудаа! – запротестовал тот, еле держась на ногах. – Я еще не всее сказаал!
- А я уже все услышал, - хмуро произнес ветеринар, отрывая от шубенки липкие пальцы Жикина.
- Ааа! Че, правда глаза колет?! – насмешливо вопрошал горе-выпивоха, дыша Валялкину в лицо перегаром. – Иль хошь сказаать, шо я вру? Шо, я не прааавду говорю?
- Руки убери.
- НЕПРААВДУ Я ГОВОРРРЮ?!!! – вдруг бешено заорал Жикин.
Как у любого, в трезвом состоянии вполне себе безобидного субъекта, под действием хмеля у Жорки начисто «срывало башню». Он становился задиристым, орал, лез в драку, забрасывал неосторожно попавших под раздачу всем, что только под руку подвернется – тапками, книгами, тарелками, кухонными ножами… Опьянение совершенно неожиданно наваливалось на него всей своей вязкой массой и, зачастую, спустя достаточно продолжительное время после того, как он наливал себя до краев. А больше всего пьяного Жорика бесило «несрьезное к нему отношеееение»… Смеяться над ним или игнорировать его, когда он был «под градусом» лучше не стоило: пристанет – за загривок не оттянешь!
- Отпусти меня.
- Нет, не аатпущу, пока не скажшь, что я прааав! – монотонно зудел Жика, повиснув на Валялкине.
Ванька глядел на бывшего однокурсника с нескрываемым презрением. Даже если бы в этот момент Жора спьяну свалился в какую-нибудь канализационную яму, а потом вылез бы оттуда по самую маковку в дерьме, он бы не вызвал у Валялкина большего отвращения, чем теперь…
- Я прааав! А ты – дуррак, если ты думаешь, шо Танька…
- Иди, проспись! – не выдержав, рявкнул Валялкин на Жикина и резко оттолкнул его от себя. Ванька ненавидел пьяных до дрожи.
Жикин пошатнулся и со всего маху врезался спиной в массивную дверь ресторана. Однако Жорочкиного задора от этого только прибавилось.
Раскинув руки, он неистово, что было мочи, завопил на всю округу:
- ТОГДА ПОЧЕМУ ЕЕ ЗДЕСЬ НЕЕЕТ?!!! ГДЕ ОНААА?!!!! ПОЧЕМУ НЕ С ТОБОООЙ, РАЗ ЛЮБИИТ?!!!
Ванька, с трудом сдерживающийся, чтобы не наброситься на Жикина с кулаками, вдруг застыл, как вкопанный. Беснующийся в пьяном угаре Жора неожиданно наступил ему на больную мозоль. Он, Валялкин, прилетая на эту свадьбу, действительно, больше всего на свете жаждал встречи с Таней… Он верил, что она будет здесь – не могло же приглашение Гуни и Гробыни обойти ее стороной?
Трясясь на старом, на лету разваливающемся пылесосе над заснеженной тайгой, Ванька мысленно представлял себе, как он увидит Таню, она подойдет к нему, сядет рядом и крепко стиснет его руку. А он улыбнется ей одними глазами и прижмет к себе…
Но Тани на свадьбе не было. Гробыня, занятая гостями и торжеством, рассеяно ответила, что «Гроттерша была, а с утра куда-то умотала…»
- Приметелится – не бойся! – заверила его новоиспеченная госпожа Гломова.
Однако червячок сомнения, поселившийся в его груди, грыз изнутри все сильнее и сильнее. Почти насильно усаженный между Семь-Пень-Дыром и Жанной Аббатиковой, которые тут же принялись его кормить, он слепо тыкал вилкой мимо картошки в тарелке**** и ощущал себя обманутым.
Празднование становилось все более шумным, гости все подъезжали и подъезжали… С поздравлениями и подарками прибыли Сарданапал с Медузией, посидели немного и наскоро откланялись… На сцену вышли приглашенные артисты. Началась дискотека. Таня по-прежнему не появлялась.
Сидя за столом в гордом одиночестве и наблюдая за веселящимися ребятами, Ванька чувствовал, как в душе нарастает тревога… Не случилось ли с ней беды? Где она? Может, ей нужна помощь, а он здесь сидит? Валялкин вышел на улицу еще и для того, чтобы немного успокоить разгоряченные нервы. Вот выйдет он сейчас на крыльцо и увидит летящий навстречу контрабас старого Феофила со своей любимой «грозной русской Гротти» верхом…
Ванька не был ревнивцем, он не подозревал Таню ни в чем плохом. Более того, он и подумать не мог, что возлюбленная сейчас может быть с другим. Слова пьяного Жикина внезапно вторглись в его сознание и пчелой ужалили сердце…
Заметив смятение Валялкина, Жорка воодушевился еще больше.
- НУ, ГДЕ ТЫ, ТАНЕЧКАААА! – орал он, размахивая руками. – Э-Э-Э-ЭЙ, ЛЮДИИИ! ТАНЬКА ГРОТТЕР МИМО НЕ ПРОЛЕТААЛАА?! ААА? НЕ СЛЫШУ…
- Замолчи! – Ванька яростно сжал кулаки.
- ОЙ! БААЮСЬ-БААЮСЬ! МЕНЯ ВАЛЕНОК УБИВААЕТ! НУ, ДАВАЙ, БЕЙ! ИЛЬ СЛАБО?!
От воплей Жорика закладывало уши. Несколько припаркованных неподалеку автомобилей тревожно заверещали сигнализацией. В окнах многоэтажек зажигался свет – взбудораженные скандалом люди выглядывали на улицу.
- ТАНЮХААА! ТАНЬКАА! ТЫ ГДЕЕЕ?
Разъяренный Ванька уже было занес руку, чтобы смазать бузотера по физиономии, как вдруг услышал за спиной усталый голос:
- Жикин! Ты чего орешь?
Жорка захлопнул рот от неожиданности. Застывший Валялкин медленно обернулся.
За его спиной в обнимку с контрабасом стояла Таня …
***Ягун намекает на героя повести А.С. Пушкина «Барышня-крестьянка» - помещика Ивана Петровича Берестова, прозванного так его оппонентом Муромским.
****Фраза заимствована из «ТГ и Болтливый сфинкс»
***
Я мчалась на контрабасе навстречу ледяному ветру, все ускоряя и ускоряя полет… Не потому, что боялась передумать и вернуться, нет… Просто мне очень хотелось увидеть своих друзей, обнять Гробыню и пожать широкую ладонь Гломова. Поздравить их… Я и так уже потеряла много времени.
Боже, сколько времени я потеряла! Меня словно обложили толстым слоем ваты, не пропускающим ни звуки, ни голоса, ни запахи, ничего… Близкие тормошили меня, пытались докричаться, но я не слышала их… А сейчас пелена, наконец-то, спала… Я будто смотрела на мир сквозь мутное стекло, а теперь его протерли, и я увидела все в первозданном свете. Жизнь такая красивая!
Подо мной проносились заснеженные поля, синие верхушки соснового леса, а несколько раз я пролетала и над маленькими городками…
В этот момент я чувствовала себя булгаковской Маргаритой, летящей на бал к Воланду… Сердце переполняла радость и такая необыкновенная легкость, какой я не испытывала еще никогда в жизни… И так же, как Маргарите мне хотелось смеяться и кричать: «Невидима! И свободна…»
Да, впервые за все эти два года, что я провела, словно в тоскливом удушливом мороке, я чувствовала себя, наконец, свободной. Та навязчивая одержимость Бейбарсовым, болезненное чувство вины, занозой сидящее в душе, растаяло, как прошлогодний снег.
«Если он погаснет, избавься от него, как можно скорее…» - говорил Глеб о серебряном Водолее.
Обереги на любовь нельзя ронять на землю… Иначе, они уничтожают себя. Вот такая магия. Чтобы, в случае потери, никто чужой и недобрый не завладел семейным счастьем.
Хотя, зачем настоящему счастью обереги? Люди его и так сберегут…
Внизу показались знакомые крыши дачных домишек, заблестели рельсы железной дороги … Я снова вспомнила о Глебе. Просто спокойно подумала о нем. Пусть у него все будет хорошо!
И у меня, надеюсь, тоже будет…
Впереди развернулась кольцевая развязка, а еще чуть погодя глазам предстало большое, яркое, пульсирующее разноцветное пятно, и сердце забилось быстрей – меня ждала Москва…
Выпустив зеленую искру, я пошла на снижение.
***
- Что у вас здесь происходит? - спросила я, уже стоя возле «Алмазного ключика». То, что я увидела, привело меня, мягко говоря, в недоумение.
Ванька сцепился с Жикиным? Не может быть… Что они здесь вытворяют?
- Ооо! Таааня! Прилетееела! Ты смотри… - вдруг захихикал Жикин.
- Как видишь!
- А че? Глебушка надоеел?
Боже мой, Жорка напился… И, видимо, нес всякую околесицу. Теперь понятно, почему у Ваньки такое лицо.
Вдруг дверь ресторана резко распахнулась. Жикин, потерявший точку опоры, пролетел метра два и рухнул лицом в снег. Я проследила глазами траекторию его «полета». Так ему и надо.
- Что здесь такое?! – на крыльцо вышла Ленка Свеколт в одном фиолетовом вечернем платье в пол. В дверном проеме ненавязчиво маячили Гуня и Шурасик. – Что вы устроили?!
Оглядев Ваньку и отплевывающегося от снега распростертого Жорика, некромагиня сухо кивнула мне и вновь повернулась к парням.
- Отвечайте!
Я еще никогда не видела Лену разозленной. Эта девушка всегда казалась мне оплотом спокойствия и невозмутимости. Теперь же, глядя на нее, я стала всерьез опасаться за парней – Свеколт так буравила их обоих взглядом, что даже мне, стоящей далеко от крыльца, стало неуютно. Оторопевший Шурасик тоже не рисковал приближаться к дражайшей половине больше, чем на три метра, и топтался на пороге. Видимо, и на его памяти некромагиня еще ни разу не повышала голос.
- Ну!
- Да а я че, я ниче… - растеряно промычал трезвеющий Жорик.
Ванька молчал.
- Ваше «ниче» было слышно громче музыки в ресторане! – раздраженно восклинула Ленка. Взмахом руки она вырубила все продолжавшую пищать иномарку. Сигнализация в последний раз вякнула, захлебнулась и заглохла. – Мы уже подумали, что с вами что-то случилось!
В дверях стали возникать новые встревожено-помятые физиономии. Лизон, Пипа, Генка Бульонов, Дуся Пупсикова, Катя Лоткова… Вместо музыки в кабаке теперь звучал нарастающий гул голосов удивленных ребят.
- Что, решили соблюсти старую русскую традицию: устроить на свадьбе мордобой?! Совсем ума лишились? Может, тогда сразу на магическую дуэль? А потом – прямым курсом в Дубодам…
- Лен, ну перестань, пошумели парни немножко, с кем не бывает, - вдруг успокаивающе забормотал робеющий Гуня. Надо, же – РОБЕЮЩИЙ ГУНЯ! Ради такого редкого зрелища, возможно, стоило бы разозлить Ленку и раньше…
Некромагиня резко повернулась к Гломову, и… прикрыв глаза, глубоко вдохнула.
- Втащите его, кто-нибудь, обратно, - уже спокойным голосом сказала Свеколт, кивая головой на сидящего в сугробе Жору. – У меня в ступе где-то должно быть антипохмельное зелье. Схожу, принесу.
И, напоследок одарив Валялкина и Жикина мрачным взглядом, удалилась, как была, в одном полупрозрачном платье с оголенной до середины спиной.
Притихший народ в молчании проводил Ленку взглядом. Когда некромагиня свернула за угол, Пипа, отошедшая от ступора раньше остальных, потрясенно выдохнула:
- Во, дает! Все девкам – по серьгам… Прям, командирша! И, главное, ходила раньше, такая тихоня, даже и не скажешь… - в голосе младшей Дурневой ощущались уважительно-завистливые нотки.
Шурасик потряс головой.
- Я шокирован… - тихо произнес он. – Кажется, теперь я стану ее бояться.
- Держись, друг! – сочувственно прогудел Гуня, легонько хлопнув Шурасика по плечу. Шурасик, ойкнув, присел.
Вдруг в проеме неожиданно возникла румяная лопоухая мордочка Ягуна.
-О, Танюха! – увидев меня, звонко воскликнул он. – Танька приехала! Наконец-то… А мы с Ванькой тебя заждались!
И через мгновение я оказалась в крепких дружеских объятиях сияющего Ягуния. Вскоре меня уже тискал весь мой бывший курс. После чуть не задушивших меня Пипы с Гломовым, ко мне подскочила невесть откуда взявшаяся Гробыня в белом платье, и, поглядев на меня так, будто видела первый раз в жизни, вдруг уронила голову на мое плечо… и разрыдалась. Никто этого не ожидал, а я – меньше всех. Гломов, подойдя к жене, приобнял ее за плечи, и что-то бормоча, отвел в сторону. Катя Лоткова, спокойно и приветливо улыбаясь, расцеловала меня в обе щеки. Пупсикова и Попугаева… ну, они больше верещали.
Не обнял меня лишь Жорик, который так и продолжал сидеть в сугробе, тупо вертя головой. Хотя, не сказать, что я от этого расстроилась… А, и еще Зализина. Подойдя ко мне после всех остальных, она с кривой усмешечкой пропела сладким голоском:
- Здравствуй, Танюша! Радость-то какая – ты прилетела… Не растряслась в дороге, не обморозилась? Ну и ладненько… А как там Глебушка-то, поживает? Заела его уже, иль только собираешься?! – в притворно-умильном квохтанье Лизон зазвучали знакомые до боли кликушеские интонации.
- Эй, Лиза!
Все обернулись на голос. Это вернулась Лена.
- Отойди от нее! – Свеколт смотрела на Зализину не предвещавшим ничего хорошего взглядом. В ее руках был маленький пузырек из зеленого стекла.
Лизка, недовольно что-то пробурчала, но приказу повиновалась. Более того, в ее полуопущенных глазках мелькнул страх. Как бы Зализина не была глупа, ссориться с разъяренной некромагиней она бы не рискнула.
Лена внимательно оглядела меня. Потом быстрым шагом подошла и порывисто обняла, прошептав на ухо:
- Надо поговорить…
Я кивнула. Лена отстранилась и направилась к входу в «Алмазный ключик». На полпути она обернулась и попросила:
- Занесите, пожалуйста, Жикина в помещение, пока он не заледенел.
Гуня со вздохом взвалил сопротивляющегося Жорочку на плечо и, пройдя мимо стоящей возле крыльца некромагини, зашел в ресторан. Жора безвольно повис на Гломове, решив, что вырываться бесполезно. Мощного Гуню не смог бы сдвинуть, наверное, даже лопухоидный танк. Вслед за мужем ушла и непривычно молчаливая Гробыня, вытирая пальцами черные дорожки туши со щек.
Лена, вновь пристально изучив мое лицо, последовала за ребятами. На пороге она снова оглянулась, на этот раз, как мне показалось, с тревогой. Мне стало не по себе.
Когда, наконец, Свеколт удалилась, ребята опять оживились и накинулись, было, на меня с расспросами, но тут Ягун хлопнул в ладоши, привлекая к себе внимание.
- Товарищи! А не дернуть ли нам еще по рюмашечке? За свадебку, а?
- Хорошая мысль! – встрепенулась Рита Шито-Крыто. – Танька, пойдем с нами!
Я растерялась. Уже две минуты я безуспешно пыталась высмотреть в толпе облепивших меня однокашников Ваньку. Я вдруг поняла, что он-то тоже ко мне не подошел… Валялкин все продолжал стоять у стены. Меня это насторожило.
Возможно, Ванька просто хочет поговорить со мной наедине, и я зря себя накручиваю. Но, не исключено, что причина его отрешенности – пьяный жикинский бред … Я же не знаю, что Жора здесь ему наплел.
Да, нет! Это же Ванька! Он не такой… Он никогда не будет слушать кого-то, вроде Жикина… В общем, нужно разобраться.
- Спасибо, ребят… - пролепетала я. – Вы идите, а я сейчас подбегу.
- Ну, Тань, ну чего ты такая, сто лет не виделись – и на тебе! – запротестовали, было, ребята.
- Так, все-все-все! – снова вмешался Ягун. – Тайм-аут! У, набросились! Дайте Таньке отдышаться с дороги. Сказано вам – потом подойдет, значит – потом…
- Пошли, ребзя, водка стынет! – присвистнул Семь-Пень-Дыр, увлекая за талию Ритку Шито-Крыто. Так, а я, все-таки, что-то пропустила…
Воодушевившийся народ косяком потянулся обратно в кабак. Ягун едва заметно подмигнул мне и заскочил в закрывающуюся дверь. Мы с Ванькой остались одни.
Как только все исчезли, Валялкин отделился от стены и медленно подошел ко мне. Я с затаенной тревогой заглянула в его глаза, боясь прочесть в них, что я опоздала…
С Ванькой можно было разговаривать глазами. В сущности, голос надо использовать только для выяснения конкретных вещей: «Где сахар»? – «Возьми там-то!» Для всех же остальных, важных и трепетных бесед гораздо больше подходят глаза.
Мои страхи оказались напрасными. Глаза Валялкина по-прежнему лучились заботой и нежностью. У меня словно камень с души свалился… Я вдруг почувствовала себя такой разбитой, словно мысли и переживания сегодняшнего дня высосали из меня все силы…
«Как ты?» – спрашивали меня Ванькины глаза. «Очень устала», – отвечали ему мои. «Но ты со мной?» – «С тобой».
-Тебя долго не было. Я ждала. Почему ты так долго не прилетал? – тихо спросила я.
Это были первые слова за вечер, которые я сказала ему вслух.
– Не мог, – ответил Ванька.
– Но теперь ты не улетишь?
– Осень мокрая была. Деревья влаги набрали, а теперь мороз ударил… Боюсь я, лешаки одни не справятся, – сказал Ванька задумчиво.
Однако голос его не был непреклонным. Я почувствовала, что он обязательно отправится со мной в Тибидохс и останется там на несколько дней. А на больший срок и загадывать не стоит.
– Знаешь, о чем я все время думала, когда сердилась на тебя, что ты не появляешься? – спросила я.
– О чем?
– Я вспоминала, как индейцы назначали друг другу свидания. Один говорил: «Рыбий глаз, встретимся у озера Тиу-Киуку между первым и пятым днем новой луны!» – «Хорошо, Тараканья нога!» – отвечал другой. Один приходил, разумеется, раньше и, покуривая трубку, спокойно ждал другого трое-четверо суток. Ссориться из-за пяти минут опоздания в метро они бы точно не стали.
Ванька кивнул и стряхнул снег с моей шали.
– Действительно, не стали бы. Истинное время мало похоже на время календарное. И измерять его надо не в часах и в минутах, а в переживаниях и мыслях. Истинное время не требует успеть куда-то к сроку, а просто прийти, приплыть, добраться… Теперь я это точно знаю! – сказал он.
Мои глаза внезапно наполнились слезами. Ванька… Родной мой…
Я прижалась к нему всем телом, желая показать, как сильно он дорог мне, и как я боюсь его потерять.
По щеке (в который раз за сегодня!) прокатилась горячая дорожка.
- Прости меня! – прошептала я. – Я была такая дура! Я причинила тебе столько боли… Прости!
Валялкин обнял меня одной рукой, а другой приподнял за подбородок и большим пальцем нежно стер слезинку с моей щеки.
- Я тебя люблю, - четко произнес он, улыбаясь глазами.*****
*****обработанный фрагмент из «ТГ и Болтливый сфинкс»
***
А на рассвете, в облаках морозного пара над Москвой взлетели двое – стройная молодая девушка на контрабасе и паренек в овчинном тулупе, верхом на стареньком пылесосе…
Человек свободен, только он решает, как строить свою судьбу. Никто не смеет отнимать у нас это право. Ни одна ведьма, пусть даже самая могущественная, ни один астрологический прогноз, ни один талисман или оберег…
P.S…
… На заваленной снегом проходной железнодорожной станции под Кратовом, в нескольких метрах от будки дежурной, один из сугробов вдруг зашипел, а потом начал стремительно таять. Когда снег исчез, на широкой черной прогалине осталась лишь едва заметная лужица, напоминающая по цвету разлитую ртуть. Края «ртути» задымились, лужица вскипела, и на ее месте неожиданно проклюнулся молоденький, нежно зеленый росточек.
Очень худой, изможденный жестокой лихорадкой юноша, вздрогнул в полузабытьи. Железная кровать за ситцевой занавеской капризно скрипнула в темноте.
Дежурная, толстая Николаевна, кутаясь в оренбургский платок поверх ночнушки и недовольно ворча, прошаркала в узкую комнатенку и заглянула за штору.
Утомленное лицо молодого человека расслабилось, напряженные уголки рта опустились. Он глубоко вздохнул во сне и… засопел умиротворенно. Влажная обнаженная грудь с выступающими ключицами мерно поднималась и опускалась под толстым одеялом.
Затихшая Николаевна посветлела взглядом. Она смочила марлю в уксусной воде из стоящей на тумбочке у изголовья миски и бережно обтерла лоб, щеки и грудь парня. Отставив миску, женщина немного поколебалась и, перед тем как снова задернуть штору, неловко перекрестила лежащего на кровати малым крестом. Три раза. А потом, отвернувшись, радостно перекрестилась сама, перепутав, в какое плечо после пупа тыкать щепотью.
…Наутро, выйдя на крыльцо с оранжевыми флажками в руках, Галина Николаевна Синицына, почетный работник Московской железной дороги с тридцатилетним стажем, схватившись за сердце, заорала благим матом. И было отчего!
Среди огромных, нетронутых лопатой декабрьских сугробов, на участке влажной земли, распустив пышные зеленые листья, алел крупными головками роскошный, в пол человеческого роста, куст королевского пиона.